Глава 9.

                         Коровьевские штуки

     Никанор  Иванович  Босой,  председатель  жилищного товарищества дома  N
302-бис  по садовой улице в Москве, где проживал покойный Берлиоз, находился
в страшнейших хлопотах, начиная с предыдущей ночи со среды на четверг.
     В  полночь,  как  мы  уже  знаем, приехала  в дом  комиссия, в  которой
участвовал  Желдыбин,  вызывала Никанора Ивановича, сообщила  ему  о  гибели
Берлиоза и вместе с ним отправилась в квартиру N 50.
     Там было произведено опечатание рукописей и вещей покойного. Ни  Груни,
приходящей домработницы, ни легкомысленного Степана Богдановича в это  время
в  квартире  не было.  Комиссия  объявила Никанору Ивановичу,  что  рукописи
покойного ею будут взяты для разборки, что жилплощадь покойного, то есть три
комнаты  (бывшие  ювелиршины кабинет,  гостиная  и  столовая),  переходят  в
распоряжение  жилтоварищества,  а  вещи   покойного  подлежат   хранению  на
указанной жилплощади, впредь до объявления наследников.
     Весть  о гибели Берлиоза  распространилась  по  всему  дому с  какою-то
сверхъестественной быстротою, и с  семи часов  утра четверга к Босому начали
звонить  по  телефону, а затем  и  лично являться с заявлениями,  в  которых
содержались  претензии  на  жилплощадь  покойного.  И  в течение двух  часов
Никанор Иванович принял таких заявлений тридцать две штуки.
     В  них заключались мольбы, угрозы,  кляузы, доносы, обещания произвести
ремонт на свой счет, указания на  несносную тесноту  и невозможность  жить в
одной  квартире с бандитами.  В  числе прочего  было  потрясающее  по  своей
художественной силе описание похищения  пельменей, уложенных непосредственно
в  карман  пиджака,   в  квартире   N  31,  два  обещания  покончить   жизнь
самоубийством и одно признание в тайной беременности.
     Никанора Ивановича вызывали  в переднюю его квартиры, брали  за  рукав,
что-то шептали, подмигивали и обещали не остаться в долгу.
     Мука  эта  продолжалась  до начала  первого  часа  дня,  когда  Никанор
Иванович просто сбежал из своей квартиры в помещение  управления у ворот, но
когда  увидел он, что и там  его  подкарауливают, убежал  и  оттуда. Кое-как
отбившись  от тех, что  следовали за ним по  пятам через  асфальтовый  двор,
Никанор  Иванович скрылся в шестом  подъезде и поднялся на пятый этаж, где и
находилась эта поганая квартира N 50.
     Отдышавшись на площадке, тучный Никанор Иванович позвонил, но ему никто
не  открыл. Он  позвонил  еще раз и  еще  раз  и  начал  ворчать  и тихонько
ругаться. Но и тогда  не открыли. Терпение Никанора Ивановича лопнуло, и он,
достав из кармана  связку  дубликатов ключей,  принадлежащих домоуправлению,
властной рукою открыл дверь и вошел.
     --  Эй,  домработница!  --  прокричал  Никанор  Иванович  в  полутемной
передней. -- Как тебя? Груня, что ли? Тебя нету?
     Никто не отозвался.
     Тогда  Никанор  Иванович освободил дверь  кабинета от  печати, вынул из
портфеля складной метр и шагнул в кабинет.
     Шагнуть-то  он  шагнул, но  остановился  в изумлении  в  дверях и  даже
вздрогнул.
     За столом  покойного сидел неизвестный,  тощий и  длинный  гражданин  в
клетчатом пиджачке, в жокейской шапочке и в пенсне... ну, словом, тот самый.
     -- Вы  кто  такой  будете,  гражданин?  --  испуганно  спросил  Никанор
Иванович.
     -- Ба!  Никанор Иванович,  --  заорал дребезжащим  тенором  неожиданный
гражданин и, вскочив, приветствовал председателя насильственным  и внезапным
рукопожатием. Приветствие это ничуть не обрадовало Никанора Ивановича.
     -- Я извиняюсь, -- заговорил он подозрительно,  -- вы кто такой будете?
Вы -- лицо официальное?
     -- Эх, Никанор Иванович!  -- задушевно воскликнул неизвестный.  --  Что
такое официальное  лицо или неофициальное? Все это зависит от того,  с какой
точки  зрения  смотреть  на предмет, все  это, Никанор Иванович,  условно  и
зыбко.  Сегодня  я неофициальное  лицо, а  завтра,  глядишь,  официальное! А
бывает и наоборот, Никанор Иванович. И еще как бывает!
     Рассуждение  это  ни в  какой  степени  не  удовлетворило  председателя
домоуправления.  Будучи  по  природе  вообще  подозрительным  человеком,  он
заключил,  что  разглагольствующий  перед   ним  гражданин  --  лицо  именно
неофициальное, а пожалуй, и праздное.
     --  Да вы  кто такой будете?  Как  ваша фамилия?  --  все суровее  стал
спрашивать председатель и даже стал наступать на неизвестного.
     -- Фамилия моя, -- ничуть не  смущаясь суровостью, отозвался гражданин,
-- ну, скажем, Коровьев.  Да не хотите  ли закусить, Никанор  Иванович?  Без
церемоний! А?
     -- Я извиняюсь, -- уже  негодуя, заговорил  Никанор Иванович,  -- какие
тут  закуски! (Нужно признаться, хоть это  и неприятно, что Никанор Иванович
был  по натуре  несколько  грубоват).  -- На  половине покойника  сидеть  не
разрешается! Вы что здесь делаете?
     -- Да  вы  присаживайтесь,  Никанор Иванович,  -- нисколько не теряясь,
орал гражданин и начал юлить, предлагая председателю кресло.
     Совершенно освирепев, Никанор Иванович отверг кресло и завопил:
     -- Да кто вы такой?
     --  Я, изволите ли видеть,  состою переводчиком  при  особе иностранца,
имеющего  резиденцию  в этой  квартире,  -- отрекомендовался назвавший  себя
Коровьевым и щелкнул каблуком рыжего нечищенного ботинка.
     Никанор  Иванович открыл рот. Наличность какого-то иностранца, да еще с
переводчиком, в этой квартире  явилась для него совершеннейшим  сюрпризом, и
он потребовал объяснений.
     Переводчик охотно  объяснился.  Иностранный  артист господин Воланд был
любезно  приглашен  директором  Варьете  Степаном   Богдановичем  Лиходеевым
провести время своих гастролей, примерно недельку, у него в квартире,  о чем
он  еще  вчера  написал Никанору  Ивановичу, с просьбой прописать иностранца
временно, покуда сам Лиходеев съездит в Ялту.
     -- Ничего он мне не писал, -- в изумлении сказал председатель.
     --  А  вы поройтесь  у  себя в  портфеле,  Никанор  Иванович, -- сладко
предложил Коровьев.
     Никанор Иванович,  пожимая плечами, открыл  портфель и обнаружил  в нем
письмо Лиходеева.
     -- Как  же это  я  про него  забыл? -- тупо  глядя на вскрытый конверт,
пробормотал Никанор Иванович.
     -- То ли бывает, то ли бывает, Никанор  Иванович! -- затрещал Коровьев,
--  рассеянность,  рассеянность,  и  переутомление,  и  повышенное  кровяное
давление,  дорогой  наш  друг  Никанор  Иванович! Я  сам рассеян  до  ужаса.
Как-нибудь  за рюмкой я  вам расскажу несколько фактов из моей биографии, вы
обхохочетесь!
     -- Когда же Лиходеев едет в Ялту?!
     -- Да он уже уехал, уехал! -- закричал переводчик, -- он, знаете ли, уж
катит!  Уж он черт  знает  где!  --  и тут переводчик  замахал  руками,  как
мельничными крыльями.
     Никанор Иванович заявил, что ему необходимо  лично повидать иностранца,
но в этом получил от переводчика отказ: никак невозможно.  Занят. Дрессирует
кота.
     -- Кота, ежели угодно, могу показать, -- предложил Коровьев.
     От этого,  в свою очередь, отказался Никанор Иванович, а переводчик тут
же сделал председателю неожиданное, но весьма интересное предложение.
     Ввиду того,  что господин Воланд нипочем не желает жить в  гостинице, а
жить он привык просторно, то вот  не сдаст  ли  жилтоварищество на недельку,
пока  будут продолжаться  гастроли Воланда в Москве,  ему всю  квартирку, то
есть и комнаты покойного?
     -- Ведь ему безразлично, покойнику, --  шепотом  сипел Коровьев, -- ему
теперь, сами согласитесь, Никанор Иванович, квартира эта ни к чему?
     Никанор Иванович в некотором недоумении возразил, что, мол, иностранцам
полагается жить в "Метрополе", а вовсе не на частных квартирах...
     -- Говорю вам,  капризен, как черт знает что!  -- зашептал Коровьев, --
ну не желает! Не любит он гостиниц! Вот они где у меня сидят, эти интуристы!
-- интимно пожаловался Коровьев, тыча пальцем в свою жилистую шею, -- верите
ли, всю душу вымотали! Приедет... и или нашпионит, как последний сукин  сын,
или  же капризами  все нервы  вымотает: и то ему  не так, и это не  так!.. А
вашему товариществу, Никанор Иванович, полнейшая выгода  и очевидный профит.
А за  деньгами он  не постоит, -- Коровьев оглянулся, а затем  шепнул на ухо
председателю: -- Миллионер!
     В  предложении   переводчика   заключался  ясный  практический   смысл,
предложение было очень солидное, но что-то  удивительно несолидное было  и в
манере переводчика говорить, и в его одежде, и  в этом омерзительном, никуда
не годном пенсне.  Вследствие этого что-то неясное томило душу председателя,
и все-таки он  решил принять предложение. Дело  в том, что в жилтовариществе
был, увы, преизрядный дефицит. К осени надо было закупать нефть для парового
отопления,  а на  какие  шиши -- неизвестно.  А  с  интуристовыми  деньгами,
пожалуй, можно  было и вывернуться. Но деловой и осторожный Никанор Иванович
заявил, что  ему  прежде  всего придется увязать этот  вопрос с интуристским
бюро.
     -- Я понимаю, -- вскричал  Коровьев, -- как же без увязки, обязательно.
Вот вам телефон, Никанор Иванович, и  немедленно увязывайте.  А насчет денег
не стесняйтесь, -- шепотом добавил  он,  увлекая  председателя в переднюю  к
телефону, -- с кого же взять, как не с него! Если б вы видели,  какая у него
вилла в  Ницце! Да будущим летом, как поедете за  границу, нарочно заезжайте
посмотреть -- ахнете!
     Дело  с  интуристским  бюро уладилось  по  телефону  с  необыкновенной,
поразившей председателя, быстротою. Оказалось, что там уже знают о намерении
господина Воланда жить в частной квартире Лиходеева и против этого ничуть не
возражают.
     -- Ну и чудно! -- орал Коровьев.
     Несколько  ошеломленный  его   трескотней,   председатель  заявил,  что
жилтоварищество  согласно сдать  на  неделю квартиру N 50 артисту  Воланду с
платой по... -- Никанор Иванович замялся немножко и сказал:
     -- По пятьсот рублей в день.
     Тут  Коровьев окончательно поразил председателя.  Воровски подмигнув  в
сторону спальни, откуда слышались мягкие прыжки тяжелого кота, он просипел:
     -- За неделю это выходит, стало быть, три с половиной тысячи?
     Никанор Иванович подумал, что он прибавит к этому: "Ну и аппетитик же у
вас, Никанор Иванович!" -- но Коровьев сказал совсем другое:
     -- Да разве это сумма! Просите пять, он даст.
     Растерянно  ухмыльнувшись,  Никанор  Иванович и  сам  не  заметил,  как
оказался  у  письменного  стола,  где  Коровьев  с  величайшей  быстротой  и
ловкостью начертал в двух экземплярах контракт. После этого он  слетал с ним
в  спальню  и  вернулся, причем  оба  экземпляра  оказались  уже  размашисто
подписанными иностранцем. Подписал  контракт  и  председатель.  Тут Коровьев
попросил расписочку на пять...
     --  Прописью,  прописью,  Никанор Иванович!..  Тысяч  рублей,  -- и  со
словами, как-то не идущими к серьезному делу: -- Эйн, цвей, дрей! -- выложил
председателю пять новеньких банковских пачек.
     Произошло   подсчитывание,   пересыпаемое   шуточками   и   прибаутками
Коровьева, вроде "денежка  счет любит", "свой глазок -- смотрок"  и  прочего
такого же.
     Пересчитав деньги, председатель получил от  Коровьва паспорт иностранца
для временной прописки, уложил его,  и  контракт, и  деньги в  портфель,  и,
как-то не удержавшись, стыдливо попросил контрамарочку...
     --  О чем разговор! --  взревел  Коровьев,  -- сколько  вам  билетиков,
Никанор Иванович, двенадцать, пятнадцать?
     Ошеломленный председатель  пояснил,  что  контрамарок ему нужна  только
парочка, ему и Пелагее Антоновне, его супруге.
     Коровьев  тут же выхватил  блокнот  и лихо  выписал Никанору  Ивановичу
контрамарочку на две персоны  в первом  ряду. И эту контрамарочку переводчик
левой рукой ловко всучил Никанору  Ивановичу, а правой вложил в другую  руку
председателя  толстую  хрустнувшую пачку.  Метнув  на  нее  взгляд,  Никанор
Иванович густо покраснел и стал ее отпихивать от себя.
     -- Этого не полагается... -- бормотал он.
     -- И слушать не стану, -- зашипел в самое ухо его Коровьев, -- у нас не
полагается, а  у иностранцев полагается. Вы его обидите, Никанор Иванович, а
это неудобно. Вы трудились...
     --  Строго  преследуется,  --  тихо-претихо  прошептал  председатель  и
оглянулся.
     -- А где  же  свидетели? --  шепнул  в  другое  ухо Коровьев,  -- я вас
спрашиваю, где они? Что вы?
     И тут случилось,  как утверждал впоследствии председатель, чудо:  пачка
сама вползла к нему в портфель. А затем председатель, какой-то расслабленный
и даже разбитый, оказался на лестнице. Вихрь мыслей бушевал у него в голове.
Тут  вертелась и вилла  в Ницце,  и дрессированный кот,  и  мысль о том, что
свидетелей  действительно  не  было,  и  что  Пелагея  Антоновна  обрадуется
контрамарке.  Это были бессвязные мысли, но в общем приятные. И тем не менее
где-то какая-то иголочка в самой  глубине  души покалывала председателя. Это
была иголочка беспокойства. Кроме того, тут же на лестнице председателя, как
удар, хватила мысль: "А  как же попал в кабинет  переводчик,  если на дверях
была печать?!  И  как  он, Никанор Иванович, об этом не спросил?"  Некоторое
время председатель, как баран, смотрел на ступеньки лестницы, но потом решил
плюнуть на это и не мучить себя замысловатым вопросом.
     Лишь только председатель  покинул  квартиру,  из спальни донесся низкий
голос:
     -- Мне этот Никанор Иванович не понравился. Он выжига и плут. Нельзя ли
сделать так, чтобы он больше не приходил?
     --  Мессир, вам стоит это приказать!.. -- отозвался откуда-то Коровьев,
но не дребезжащим, а очень чистым и звучным голосом.
     И  сейчас  же проклятый  переводчик оказался в  передней,  навертел там
номер и начал почему-то очень плаксиво говорить в трубку:
     -- Алло!  Считаю долгом сообщить,  что наш председатель жилтоварищества
дома номер триста два-бис  по Садовой, Никанор  Иванович  Босой, спекулирует
валютой. В данный момент в его квартире номер тридцать пять в вентиляции,  в
уборной, в газетной бумаге  четыреста  долларов.  Говорит жилец  означенного
дома  из квартиры номер одиннадцать  Тимофей Квасцов. Но  заклинаю держать в
тайне мое имя. Опасаюсь мести вышеизложенного председателя.
     И повесил трубку, подлец.
     Что дальше происходило в квартире N  50, неизвестно,  но  известно, что
происходило у Никанора Ивановича. Запершись у себя в уборной  на крючок,  он
вытащил из портфеля пачку, навязанную переводчиком, и убедился в  том, что в
ней четыреста рублей. Эту пачку Никанор Иванович завернул в обрывок газеты и
засунул в вентиляционный ход.
     Через  пять  минут  председатель сидел  за  столом  в  своей  маленькой
столовой.  Супруга  его  принесла  из  кухни аккуратно нарезанную селедочку,
густо  посыпанную зеленым луком. Никанор  Иванович налил  лафитничек, выпил,
налил второй, выпил,  подхватил на вилку три  куска селедки... и в это время
позвонили, а Пелагея Антоновна внесла дымящуюся кастрюлю,  при одном взгляде
на которую сразу можно  было догадаться, что в ней,  в гуще огненного борща,
находится то, чего вкуснее нет в мире, -- мозговая кость.
     Проглотив слюну, Никанор Иванович заворчал, как пес:
     -- А  чтоб вам провалиться!  Поесть  не дадут.  Не  пускай никого, меня
нету, нету. Насчет квартиры  скажи,  чтобы перестали трепаться. Через неделю
будет заседание...
     Супруга побежала в  переднюю, а Никанор Иванович разливательной  ложкой
поволок из огнедышащего озера -- ее, кость, треснувшую вдоль. И в эту минуту
в столовую  вошли  двое  граждан, а с  ними почему-то очень  бледная Пелагея
Антоновна. При взгляде на граждан побелел и Никанор Иванович и поднялся.
     -- Где сортир?  --  озабоченно  спросил  первый,  который  был в  белой
косоворотке.
     На обеденном столе что-то стукнуло  (это Никанор  Иванович уронил ложку
на клеенку).
     -- Здесь, здесь, -- скороговоркой ответила Пелагея Антоновна.
     И пришедшие немедленно устремились в коридор.
     --  А  в  чем  дело?  --  тихо  спросил  Никанор  Иванович,  следуя  за
пришедшими, --  у  нас ничего такого в  квартире  не  может  быть... А у вас
документики... я извиняюсь...
     Первый на ходу показал Никанору Ивановичу документик, а второй в эту же
минуту  оказался  стоящим  на  табуретке  в уборной,  с рукою,  засунутой  в
вентиляционный ход. В  глазах у  Никанора Ивановича потемнело, газету сняли,
но  в пачке оказались  не рубли, а неизвестные деньги, не  то синие,  не  то
зеленые,  и  с  изображением  какого-то  старика.  Впрочем,  все это Никанор
Иванович разглядел неясно, перед глазами у него плавали какие-то пятна.
     -- Доллары в вентиляции, -- задумчиво  сказал первый и спросил Никанора
Ивановича мягко и вежливо: -- Ваш пакетик?
     --  Нет! -- ответил  Никанор  Иванович  страшным голосом, -- подбросили
враги!
     -- Это бывает, -- согласился  тот, первый,  и опять-таки мягко добавил:
-- Ну что же, надо остальные сдавать.
     --  Нету у меня!  Нету,  богом  клянусь, никогда в руках не держал!  --
отчаянно вскричал председатель.
     Он кинулся  к  комоду, с  грохотом вытащил ящик, а  из  него  портфель,
бессвязно при этом выкрикивая:
     -- Вот контракт... переводчик-гад подбросил... Коровьев... в пенсне!
     Он открыл  портфель,  глянул в него, сунул в него руку, посинел лицом и
уронил портфель в борщ. В  портфеле  ничего не было: ни Степиного письма, ни
контракта,  ни  иностранцева  паспорта,  ни  денег, ни контрамарки.  Словом,
ничего, кроме складного метра.
     -- Товариши! -- неистово  закричал председатель, -- держите их! У нас в
доме нечистая сила!
     И тут же неизвестно что померещилось Пелагее  Антоновне, но только она,
всплеснув руками, вскричала:
     -- Покайся, Иваныч! Тебе скидка выйдет!
     С глазами, налитыми  кровью, Никанор Иванович  занес кулаки над головой
жены, хрипя:
     -- У, дура проклятая!
     Тут  он  ослабел  и  опустился  на  стул,  очевидно,  решив  покориться
неизбежному.
     В это  время Тимофей Кондратьевич Квасцов на площадке лестницы припадал
к  замочной  скважине  в дверях квартиры  председателя то  ухом,  то глазом,
изнывая от любопытства.
     Через  пять  минут  жильцы  дома,  находившиеся  во  дворе, видели, как
председатель в сопровождении еще двух лиц проследовал прямо  к воротам дома.
Рассказывали,  что  на Никаноре Ивановиче лица не было, что он  пошатывался,
проходя, как пьяный, и что-то бормотал.
     А  еще  через  час  неизвестный  гражданин  явился   в  квартиру  номер
одиннадцать,  как раз  в то  время,  когда  Тимофей Кондратьевич рассказывал
другим   жильцам,   захлебываясь  от   удовольствия,  о   том,  как   замели
председателя,  пальцем выманил  из кухни  Тимофея  Кондратьевича в переднюю,
что-то ему сказал и вместе с ним пропал.